В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего год - Страница 1

К оглавлению

1

В последнюю очередь

Тот апрель был чудесен в Москве. Теплый, беспрерывно солнечный, он все свои тридцать дней жил в напряженном предчувствии небывалого майского счастья. Уже дымились набухавшими почками старые деревья вечно молодых московских бульваров для того, чтобы вскоре вместе с победными салютами взорваться ослепительной зеленью листьев.

А теперь быстрей ― через улицу Горького на просторы самого знаменитого российского тракта.

Со второго этажа сине-голубого троллейбуса армейский капитан рассматривал набегавшее на него Ленинградское шоссе весны 1945 года. Рассматривал с отвычки незнакомый и щемяще родной путь своего детства, своей юности и своей мужской решимости, с которой три года тому назад в последний раз совершил этот путь от дома к войне.

У остановки "Протезный завод" две веселые тетки помогли ему сойти: капитан был при чемодане и здоровенном вещмешке, а левая рука действовала плохо.

― Спасибо, сестрички! ― крикнул он в уплывающую и закрывающуюся дверь и озабоченно осмотрел себя.

Он был франт. Хорошего тонкого сукна коротенький китель с выпуклой ватной грудью и прямыми ватными же плечами, той же материи, роскошные бриджи, смятые в гармошку маленькие сапоги дорогого хрома и фуражка, основанием блестящего козырька привычно сидевшая на лихой брови.

Закинув вещмешок за правое плечо и взяв в правую руку чемодан, капитан, скособочась немного, побрел по Шебашевскому переулку. У четырехэтажного красного кирпича здания школы подзадержался.

― Шестьсот сорок вторая, ― произнес он с удовольствием знакомые цифры и удивленно дочитал: ― Женская!

Обидно было: он, Александр Смирнов, учился в этой школе, а сейчас вот, глядите, женская! Но настроение не испортилось: присвистнув, пошел дальше, прищуренными счастливыми глазами рассматривая и узнавая забытое и вдруг знакомое: маленькие дома, большие деревья, волнистую булыжную мостовую.

Справа беспокойно существовал Инвалидный рынок.

Палатки с непонятным товаром, ряды со скудной снедью ― картошка, соленые огурцы, квашеная капуста, семечки ― и люди, торгующие с рук всем, чем можно было торговать обнищавшему за четыре страшных года человеку. Капитан свернул к торгующей толпе. У крайнего ряда заметил мешок с семечками, подошел, спросил:

― Почем?

― Двадцать рублей, ― сурово ответил красномордый спекулянт.

Капитан поставил чемодан, скинул вещмешок, из нагрудного кармана достал толстую пачку денег, вытянул красную тридцатку и сказал строго:

― Стаканчик-то маловат.

― Стандарт.

― Полтора стакана, ― приказал капитан и развернулся к красномордому карманом великолепных своих штанов.

Красномордый посмотрел наконец на покупателя и сразу же разглядел иконостас: два Знамени. Отечественной всех степеней. Звездочка, медаль... И, почтительно ссыпая в оттянутый им же карман семечки, поинтересовался грустно:

― Давно оттуда?

― Оттуда месяц как, а сегодня прямо с поезда.

Красномордый кивнул на левую руку капитана:

― Где лежал?

― В Смоленске, ― капитан до хруста в суставах сладострастно потянулся, спросил: ― Звать тебя как?

― Петро.

― Вот что, Петя. Я прогуляюсь малость, а ты за вещичками присмотри.

― Слушаюсь, ― привычно подчинился Петро, выскочил скрипя протезом из ряда, подхватил чемодан, вещмешок и споро припрятал их под прилавок. Капитан слегка кивнул, командирски благодаря, и, шикарно лузгая семечки, двинул в людское море. Он развлекался: щупал перекинутые через чьи-то плечи брюки, листал диковинные книги, рассматривал металлические финтифлюшки.

То ли мальчик, то ли старичок раскладывал на фанерном обломке три листика. Смятые коробом карты мелькали.

― Отгадай бубновый туз ― унесешь рублей картуз! ― кричал мальчик-старичок и двигал, перебирал, вскидывал три карты.

― Хочу рублей картуз, ― сказал капитан и вытянул из своей пачки радужную сотенную.

Мальчик-старичок мгновенно показал ему карты и снова замелькал. Помелькав, заявил торжественно: ― Не отгадаешь туза ― стольник мой, отгадаешь ― триста твои.

― Готовь триста. Отгадал, ― лениво сказал капитан и, стремительно вскинув руку, вырвал из рукава старичка спрятанную карту, потом опять, не торопясь, перевернул карты на фанерке. То были шестерка, девятка, валет.

― Гони три сотни, ― капитан показывал, держа двумя пальцами бубнового туза.

― Грабят! ― тонко завопил мальчик-старичок. И за спиной у капитана с угрозой поинтересовались:

― Ты ще бандитствуешь, офицер?

Тельник под грязной белой рубашкой, а поверх ― стеганка, прахаря с обширным напуском, косой чубник под малокозыркой-восьмиклинкой с хвостиком и круглая прыщавая харя с неряшливой молодой щетиной.

― Я тебя не звал, приблатненный, ― холодно сказал капитан.

― Вица, он деньги отнять хочет! ― проплакал мальчик-старичок.

― Убогого обижаешь! ― осудил капитана прыщавый.

― Иди отсюда, пока я из тебя убогого не сделал, ― настойчиво посоветовал ему капитан. И мальчику-старичку:

― Давай проигрыш!

― Вица, убьет!

― Бандюга! ― возликовал прыщавый и слегка толкнул капитана плечом. От неожиданности тот попятился, но тотчас был возвращен на прежнее место: до чрезвычайности похожий на прыщавого, только не прыщавый, был уже за спиной капитана. Тут же их стало четверо. Капитан оглядел их всех и вдруг жестко приказал на отработанном командирском крещендо:

― Солдаты, ко мне!

― Сдрейфил, гад, ― выкрикнул прыщавый и ударил. Капитан нырком ушел от удара, одним шагом сблизился с прыщавым и ребром ладони врезал ему по шее. Прыщавый еще мягко усаживался на землю, а капитан, мигом развернувшись, уже был лицом к оставшейся троице. Но троица растворилась в толпе, потому что из толпы пробивались к капитану солдаты. Один. Второй. Третий. Третий ― высокий, широкоплечий, с полным бантом ордена Славы, спросил строго:

1